- Господи, каким ветром тебя сюда занесло? – Опешила баба Маша, увидев свою, запыхавшуюся с дороги, сестру на пороге квартиры.
- Ну, во-первых, всем здрасти! - Баба Таня, кряхтя и отдуваясь, ввалилась в коридор, волоча за собой большую дерматиновую сумку, - а во-вторых, решила вот Маше свою юбку отдать, всё равно она мне мала. Ну и заодно по Канавинскому рынку прошлася, накупила всякого…
- Заодно? – Хмыкнул дед, - ты, Таня, в своём репертуаре. От рынка до нас – ещё целый дополнительный крюк делать. Впрочем, тебя, я вижу, это не напрягает.
- Почему не напрягает? Очень даже напрягает! – Возразила баба Таня, стягивая с себя мохеровый берет, толстое драповое пальто и резиновые сапоги, - я, вона, вся вспотела, пока в пазиках тряслася. Народищу в этих автобусах – тьма тьмущая! Вот интересно, куда все эти люди с утра пораньше едуть? Едуть и едуть, едуть и едуть… Делать им что ли больше нечего?
- Куда ты едешь, туда и они, - заметил дед.
- Дык я ж по делу! - Возразила баба Таня и, повесив пальто на вешалку, по-свойски протопала в зал, - говорю же: приехала Маше юбку отдать. Тесна она мне стала в районе талии.
При этих словах баба Таня расстегнула сумку и принялась в ней деловито рыться:
- Так-с… это мясо… тут сало…а это что? Ааа, это творог! Ах, вот ты где, моя юбчонка… На-ка, Маруся, примерь!
И она торжественно вручила бабе Маше целлофановый пакет, в котором лежала какая-то тёмная тряпочка.
- Что, прямо сию минуту? – Растерялась та, - может, хоть чаю с дороги попьёшь?
- Успеет твой чай. Мерь, говорю! Я должна знать, впору ли она тебе.
- Да накой мне твоя юбка-то? У меня и своих полно.
- Дык мала она мне. Не пропадать же добру? Надевай, давай. Я чо, зря сюда пёрлася что ли?
Баба Маша со вздохом удалилась в другую комнату и через минуту вышла оттуда в длинной коричневой юбке.
- Страсть какая, - буркнул дед, глянув на бабушку поверх очков, - настоящая попадья!
- Серёжа, тебе не понравилось? – Расстроилась баба Маша, оглядывая себя со всех сторон.
- Чего тут может понравиться: она на тебе, как мешок, висит!
- А тебе, Юля, нравится? – Обратилась бабушка ко мне.
- Не очень, ба…. – Сказала я, - уж больно она мрачная.
- От дурные люди! - Баба Таня с досадой хлопнула руками по полным бёдрам, - взяли и обкакали словами такую красоту! Ты же, Маруся, у нас золотошвейка, вот и ушьёшь по всему контуру, как тебе надобно! Всего и делов. А так-то, если в мозгу прикинуть, как она в будущем на тебе ушитая сядет: не юбка ведь, а сущая прелесть! Да, Юлёк?
- Наверное, - неуверенно согласилась я.
Баба Таня махнула рукой:
- Так что носи, Маша, на здоровье, и вспоминай меня добрым словом. Только аккуратно носи!
- Спасибо, Таня, за такой чудесный подарок,– как-то не очень радостно сказала бабушка и пошла переодеваться обратно в халат.
- Ну, вот теперь можно и чаю попить. Серёжа, ставь чайник, – распорядилась баба Таня, – а я пока с Юлёчком поболтаю.
Дед, кряхтя, подался в кухню, а я уселась вместе с бабой Таней на диван и приготовилась к диалогу.
Баба Таня начала разговор с того, что ей, мол, безумно жаль, что она приехала сюда без шоколадки.
- Вот не знала я, что ты здесь, а то обязательно бы шоколадку купила. Но могу угостить тебя салом.
- Неее, спасибо, - поморщилась я, - я его терпеть не могу.
- Ну что ж, на нет и суда нет, - почему-то обрадовалась баба Таня, - тогда расскажи мне, деточка, чем ты тут занимаешься? Почему не в школе?
- Так каникулы же!
- А, ну да, ну да… Гостишь, значица, у бабули с дедулей?
- Гостю, значица, - со вздохом кивнула я, - только от скуки помираю. Друзей здесь у меня никаких нет, так что приходится самой с собой играть. Иногда я читаю. А ещё пластинки всякие слушаю и песни пою. Вместе с бабушкой. Сегодня, например, мы с ней Анну Герман пели. Вообще, я тут много всяких пластинок переслушала: и Клавдию Шульженко, и Леонида Утёсова, и Лидию Русланову, и даже Леонида Ильича Брежнева!
- Он что, тоже запел? – Схватилась за сердце баба Таня.
- Бог с тобой, окстись, Таня! – Засмеялась баба Маша, входя в зал, - просто на пластинке его «Целину» какой-то артист читает. А Юлька слушает всё подряд. Сегодня мы, например, вместе Валентину Толкунову слушали. До слёз!
- Я даже одну её песню выучила, - похвалилась я.
- Да что ты! – Всплеснула руками баба Таня, - так может, споешь нам?
- А когда петь-то?
- Да прям щас и пой, - разрешила баба Таня.
- Ага, это я могу! – Обрадовалась я, - тогда садитесь все на диван. Я буду как бы певицей, а вы – как бы мои зрители. Поняли?
- Да что уж тут непонятного, - сказали обе бабушки и устроились на диване, предвкушая удовольствие.
- Деда, и ты садись, - велела я дедушке, который как раз вошёл в зал, чтобы пригласить всех на чай.
- А как же чай? – Развёл руками дед, - я ж чайник только что вскипятил, варенье на стол выставил.
- Да что ты заладил про свой чай, - закатила глаза баба Таня, - ещё раз вскипятишь. Не убудет с тебя. Не видишь: мы концерт сели смотреть.
- Тьфу ты, - чертыхнулся дед и, сердитый, уселся на диван, - с ума с вами, бабами, сойдёшь. Ну, давай, Юлька, кажи свой концерт, только поскорее. Мне ещё в гараж надо…
- Погодите, мне же нужно подготовиться… Я быстро! – Заверила я и рванула в маленькую комнату.
Порывшись в коробке с пластинками, я выискала нужную и вставила её в старенькую радиолу «Ригонда». Затем вынула из бабушкиного шкафа яркий цветастый платок и накинула его на плечи, чтобы соответствовать русско-народному образу. Удовлетворившись своим видом в зеркале на дверце шкафа, я взяла в руки скакалку и крикнула через дверь:
- Выступает народная артистка Союза Советских Сыцы…Сыца..листицыских Республик Юля Смирнова! С песней Валентины Толкуновой! Слова не знаю чьи, музыка – тоже! Можете начинать хлопать!
Я поставила иглу на пластинку и, путаясь в платке и скакалке, вышла в «зрительный зал». Сидевшие на диване взрослые, скрывая улыбки, одарили меня жидкими аплодисментами.
- Ну что это такое? Посильнее-то можете хлопать? – Разочарованно протянула я.
- Ты спой сначала, а потом уж овации срывай, - сказал дед.
- Ну ладно, так и быть, - согласилась я, - только в конце хлопайте, как следует. Я же, как бы, настоящая певица!
- Хорошо, - кивнули все.
Я сосредоточенно встала в центре зала, одной рукой трагично прижимая к сердцу конец платка, а другой - держа «микрофон». Им служила деревянная ручка от скакалки. Сделав печальное лицо, прослушала вступительный проигрыш песни и затянула вместе с Валентиной Толкуновой, которая надрывалась на пластинке из соседней комнаты:
- Мы на лодачкикатааались,
Залатистай, залатоооооой.
Не греблись, а цилавааались –
Не качай, брат, галавоооой…
- Ни греб…что? – Сказал вдруг дед, - я как-то не расслышал…
- Дед, не перебивай! – топнула я ногой от возмущения, перестав петь, - из-за тебя мне теперь заново придётся пластинку ставить!
- Действительно, Серёжа, ты же на концерте, - цыкнула на него баба Маша, - веди себя прилично.
- Ну ладно, ладно… Больше не буду, - извинился дед и послушно замолчал.
Я сердито ускакала обратно в маленькую комнату и завела пластинку с самого начала. Затем поправила съехавший с плеч платок, уняла дыхание и степенно вышла в зал.
- Мы на лодачкиии катааались…- Самозабвенно заорала я на весь дом, а дед тем временем весь обратился в слух.
- Не греблись, а целовались… Не качай, брр…
- Я не ослышался? Она спела «не греблись»? Ой, не могу! – Прыснул дедушка, зажимая рот ладонями, - уморила девка!
Я прервала своё блистательное выступление и в полном недоумении вытаращилась на деда. И тут вдруг случилось совсем непонятное: за ним тоненько захихикала баба Маша, а потом и баба Таня закатилась зычным, раскатистым смехом.
- Вы чиииво? – Обиделась я, бросив в сердцах «микрофон» на пол, - вообще-то это красивая песня про любовь! Ничиво смешного!
- Хихихи…Мы это поняли! -Заходилась от смеха баба Маша, вытирая выступившие на глаза слёзы.
- Ахахаааа… Надо бы слова запомнить! - Хохотала баба Таня, - спой-ка, Юлюшка, ещё раз эту замечательную песню!
- Ну уж дудки! Эту не буду! - Надула губы я, - вы от неё ржёте, как ненормальные. Лучше я вам грустную спою.
- Давай грустную, - согласились взрослые, давясь от смеха.
- Только, чур, не перебивайте! Если будете мешать – я вам петь перестану!
- Ладно, ладно… Больше не будем! – Пообещали они.
И я, ворча, пошла ставить в радиолу другу пластинку: с песнями Лидии Руслановой. В этот раз платок надела на голову и обвязала его концы вокруг шеи, чтобы предстать перед зрителями в новом облике.
Вышла я с таким скорбным лицом, с каким была в последний раз в школе, когда получила кол по поведению, и завыла напару с Руслановой:
- Степь да степь кругоооммм,
Путь далёооок лижиыыыт.
Там, в стипиии глухооой
Заа..мирзаал ямщиииик…
Проскулив первый куплет, я вдруг замолчала и озадаченно посмотрела на сидящих передо мной взрослых.
- Ну, чего замолчала-то? – Поинтересовались мои «зрители», - мы тебя, кажется, не перебиваем…
Я обратила задумчивый взор в потолок:
- Вот каждый раз пою и никак не пойму: а почему ямщик глухой-то?
- Как это? – Удивились взрослые.
- Ну, вы сами-то в слова вникните: в степи ГЛУХОЙ замерзал ЯМЩИК. Вот мне интересно: он оглох от того, что замерзал, или он уже заранее глухой в степь пошёл? И почему он замерзал? Ведь степь – это же пустыня, а в пустыне пятьдесят градусов жары. От неё там даже верблюды дохнут!
На секунду в зале повисла мёртвая тишина, но за ней вдруг последовал новый взрыв смеха.
- Ааххааааа… Охохооо… - Хохотали все, схватившись за животы.
- Вы что, опять вздумали мой концерт срывать? – Окончательно разозлилась я и стянула с головы платок, - всё вам хиханьки да хаханьки!
- Прости, внученька, - сквозь смех пропищала баба Маша, - в нас просто смешинка попала.
- Смешинка в них, видите ли, попала, - заворчала я и подалась в другую комнату, - а я, значит, для них - клоун!
Я сердито хлопнула дверью и села страдать в гордом одиночестве. На тахте, в маленькой комнате, под пластинку Лидии Руслановой.
Однако страдала я недолго. Через несколько минут меня позвали пить чай, и хоть я была очень на всех зла, чаю выпить согласилась. Правда, садясь за стол, ещё раз сообщила своим неблагодарным «зрителям», что петь для них я навсегда отказываюсь. И, когда вырасту, в певицы не пойду.
- Даже за сто мильёнов рублей! – Добавила я важную деталь, засовывая в рот ложку с яблочным вареньем.
……………
Как только мы попили чаю, баба Таня сразу же засобиралась домой. Мы дружно встали в коридоре: провожать гостью.
- Чего так сразу-то? – Снова опешила баба Маша, - совсем ведь у нас не побыла.
- Некогда мне тута с вами, у меня мясо в сумке тухнет и творог скисает. - Деловито сообщила баба Таня, сев на пуфик и тяжело натягивая на ноги свои, заляпанные грязью, резиновые сапоги.
Полностью одевшись, она встала, отдышалась, расцеловалась с нами и уже на выходе вдруг выдала:
- Вот что, Маруся… Я решила: верни-ка мне мою юбку взад.
- Как же так, Тань? Ты ж, вроде, её специально для меня везла? – Растерялась бабушка.
- Везла - не везла, не суть дело! Всё равно носить не будешь. А я, может, схудну чуток да в боках её расставлю. Юбка хорошая, мне она больше пригодится.
- Ну ладно, как скажешь, - окаменев лицом, баба Маша отправилась в комнату – за несостоявшимся подарком.
Дед сердито поджал губы, но промолчал: не захотел ввязываться в женские дела.
Вернувшись обратно, бабушка сунула в бабытанины руки целлофановый пакет с юбкой и произнесла с плохо скрываемой обидой в голосе:
- На, носи на здоровье. Только назад мне её больше не вези.
- Не привезу, - кивнула та, - у тебя, вона, и своих юбок – полный шкап. А я – человек бедный, у меня всего две юбки, и те - ношеные. Ну, бывайте!
Выйдя за порог, баба Таня, зачем-то перекрестила бабу Машу и деда Серёжу, а мне, подмигнув, сказала:
- А тебе, Юлёк, я в следующий раз шоколадку привезу. «Алёнку» любишь?
- Не знаю, я её никогда не ела, - пожала плечами я.
- Ну вот, значица, «Алёнку» и привезу.
(из книги «Подарите мне лошадь в яблоках»)