- Вот в таку-то ночь я с Хлопотуном и повстречался однажды.
- С кем? - не понял я.
- Али не слыхал про такого — Хлопотун?
- Ни разу, - ответил я, - Расскажи, дед Коля, до грозы ещё минут пятнадцать-двадцать точно есть в запасе.
- Уж не знай, обернусь ли за это время, - протянул с сомнением сосед.
Я улыбнулся, тут же вспомнив, что байки деда Коли обычно растягивались на весь вечер. Рассказчик он был знатный.
Дед Коля глянул туда, где то и дело сверкали вдалеке молнии и ответил:
- Ладно, слушай, Петруша. Давно это было. Мне тогда годов семнадцать поди-ка было или около того. И жил у нас в деревне колдун. Афанасием звали. Виду был страшного — чёрный, косматый, росту высокого, глаза голубые-голубые, как лёд, прозрачные, взглянет на тебя и насквозь прошибёт. Боялись люди одного его взгляда, обходить стороной старались и не перечить с ним не в чём.
Ходили к нему только по великой нужде, когда выхода не было, да и не только наши, с других краёв приезжал народ. Афанасий знатный колдун был, конечно, всё умел — пропавших отыскивал, порчу снимал, а мог и наоборот навести, это кому что надобно, грозу мог наслать, дождь вызвать. Только больше-то злое он творил. А ежели что доброе и делал, то после оборачивалось это людям так, что не знай что и лучше было бы. То горе или новое. Плата это была за обращение к бесам.
Сказывали, будто по ночам он оборачивается белым, как снег, конём и ходит по деревне. После сумерек никто старался из дома не выходить и по деревне не шатались, боялись колдуна встретить в таком обличье. Однажды бабка Софья, что у погоста жила, видела, как белый конь между могил ходил да что-то вынюхивал, а после встал и давай одну из могил рыть.
Утром-то люди пошли поглядеть, правду ли бабка Софья у колодца утром сказала али набрехала, пришли на погост, а там и точно могила разворочена, да свежая. Витька, мужик лет сорока, утоп на днях. Вот его-то могилу и разрыл белый конь. Мужики заровняли всё, привели в божеский вид, перекрестились да ушли. А бабка Софья на следующий день и слегла. Пришли наши бабы к ней, увидев, что нет её утром у колодца. А она на полу лежит, разбило её, бормочет что-то, не разобрать.
Ну бабы её в кровать-то уложили да за фельшером побежали. Был он один на несколько деревень и сёл. Жил в соседней деревне. Тот пришёл, осмотрел, головой покачал, сказал, что надо в город бабку Софью везти, в больницу. Пока лошадь искали, бабка Софья вдруг и заговорила. И вот что поведала она бабам, собравшимся у неё в избе. Дескать ночью не спалось ей как всегда, старость, что с неё взять. Ну и сидела она, пряла. Тут вдруг в дверь постучали. Тихо так, робко. Удивилась бабка, испугалась даже — кто об эту пору станет шататься? А в дверь снова стучат.
Она тихонько в сенцы дверь отворила и спрашивает:
- Кто тама?
А ей с крыльца и отвечают:
- Открой, бабка Софья, холодно мне.
А голос такой утробный, глухой, и знакомый вроде, а чей, понять не может. Испугалась бабка, спрашивает:
- Да ты кто?
- Да я же это, Витька, сосед твой.
Бабка Софья так и села, в ту же минуту голос узнала. Это и правда Витёк был, сосед её. Дак ведь утоп он намедни. Заползла бабка в дом, ног не чуя, к окошку приникла и тихонько выглянула во двор. А там на крыльце как есть Витька и стоит, лицо чёрное, распухшее, живот вздулся, глаза как у лягушки выкатились. Бабка и потеряла сознание. Утром очнулась, лежит она на полу, попыталась встать и не смогла. Так и лежала, пока бабы не пришли. А вот как дверь открытой оказалась, того она не могла взять в толк, ведь она Витьке не открыла.
Увезли бабку в город, да только не поправилась уж она больше, померла в больнице-то.
И вот колдуна не стало. Обрадовались все, слов нет как! Думали вздохнут теперь свободно. Нашли Афанасия бездыханным у ворот своего дома. Пастух утром стадо погнал на луга да и увидел эту картину. Созвал срочно деревенских. Сбежался народ. И видят — лежит Афанасий в своих воротах, головой на двор, половина тела во дворе, по пояс, а ниже пояса за воротами. Люди поначалу и тронуть его боялись. Потом глядят — вроде не дышит. Ну и подошли, куда деваться, не оставлять же его так. Хоронить надо, как никак. И вдруг видят — а у колдуна вместо одной ноги копыто торчит из штанины.
Бабы вскрикнули, глаза платками закрыли, заохали. А мужики, хоть и испугались, но виду не показали. И вот как стали его подымать, так изо рта у него выскользнула змея чёрная-пречёрная, как смоль, и скользнула в кусты. Мужики было за лопатой, чтоб её перерубить, да пока бегали — змеи уж и след простыл, уползла. Ну значит похоронили колдуна в тот же день, затягивать не стали. И не на погосте, конечно, такой всех усопших переворошит-перебудит, покоя земле не даст. Нельзя таких с добрыми-то людьми класть рядом. Да и земля на кладбище освящённая, не примет она его.
Погребли его в лесу, подальше от деревни. Ну время прошло, стали и забывать вроде про страх люди-то. Выдохнули. Изба колдуна так и стояла пустая. Окна и двери заколотили досками и оставили. Витьку никто больше не видел, и решили люди, что приблазнилось бабке Софье. Мало ли. Человек старый, всяко могло быть. Да и темень ночью в деревне-то. Это сейчас фонари кругом, а тогда темень была. Зимой-то хоть от снега светло, а летом вовсе ни зги не видать.
И вот раз гуляли мы с парнями да девками допоздна. Теперь-то колдуна нет, можно стало. И вот стали по домам расходиться, гроза начиналась, покрапывать стало. Гром загремел. Ребята ушли, а мне всех далече. И пошёл я один. И вот иду я по дороге, в домах света нет уже, все спят. До моей избы ещё идти две улицы. И вдруг вижу я, что мне навстречу человек идёт. Я пригляделся, а тёмно же, не видать ничего. Только и успеваю что разглядеть, когда молния вспыхивает. Интересно мне стало.
- Кому же, - думаю, - Тоже не спится ещё?
Иду себе весело, шагаю, а как ближе подошёл, так и оторопел. Антошка это был, парень молодой, что буквально недавно упал с лошади и зашибся головой, да и помер. Лет двадцать ему было. Встал я, как вкопанный, а Антошка ближе подошёл и говорит так весело:
- Здорово, Колька!
А я как окаменел, глаза выпучил и стою перед ним, мычу только.
Он ближе подошёл. И как молния очередная всполыхнула на небе, я и разглядел, что не Антошка это, а только оболочка его.
- Как это — оболочка? - не понял я.
- А так, - ответил мне дед, - Как вот если бы костюм ты на себя натянул, как ряженый на святках. Так и тут. Передо мной стоял кто-то в Антоновой коже, местами она треснула и из-под неё сочилась тёмная вонючая жижа, а вместо глаз были в этой оболочке дырки, сквозь которые глянули на меня голубые, как лёд, глаза.
Вот тут я и ожил, заорал во всю глотку и понёсся по улице и всё мне казалось, что Антошка, точнее тот, кто в его шкуре был, бежит за мной по пятам и вот-вот нагонит. Никогда я так быстро не бегал. Забежал в избу и сел на пол, реву, как девка, не могу успокоиться. Мать с отцом ко мне подбежали. А ничего от меня добиться не могут. Кой-как привели меня в чувство, ну и рассказал я им про колдуна, что в Антошкиной коже по деревне бродит. Родители, я видел, испугались, но виду не подали передо мной.
А на другое утро — крики по деревне. Галина померла, подружка наша, молодая совсем девка. Спать легла и не проснулась. Горе-то какое. Что за год был? Один за другим несколько молодых разом ушли в нашей деревне. Не успели Галину похоронить и отреветь, как опять беда — не стало Бориса, пастуха нашего. Того самого, который колдуна мёртвым обнаружил. Увёл стадо поутру, как обычно, и пропал. А спустя всего неделю девчонки в лес пошли по грибы — Манька да Надька, и не вернулись обе. Вой стоял по деревне.
Вот тогда и задумались все. Что неладное что-то творится. А была у нас старуха одна, знающая. Старая-престарая уже. Ей тогда лет за сто было. Жила с детьми на краю села. Пошли люди к ней, совета просить, что делать. Она и сказала, мол, Хлопотун завёлся.
Колдун, который помер им стал. В Антошкином обличье ходит около деревни и людей уводит, а после жрёт их.
- Надо логово его отыскать, - сказала старуха, - Днём колдун в нём спит, отсыпается. Днём вреда он не сделает. И надобно колдуна ударить наотмашь плетью новой. Но только раз, во второй уже бить нельзя, хуже только сделаете. Надобно разом ему шею рассечь.
И вот пошли люди искать логово этой твари. Да выбрали самого сильного мужика на деревне, того, кто бить станет, значится. Долго искали, но нашли таки они то гнездо. Посреди ямы, где валялись кости и тряпьё, в котором опознали одежду всех пропавших, лежал сам колдун. Руки у мужика того, кому бить выпало, дрожали от страха, но перекрестился он, молитву сотворил, и хлестанул мертвяка по шее. Так и потекла из него красная к ровь. Как из живого. После того прикопали ту яму и сверху водой святой окропили, чтобы не выбрался проклятый. С той поры спокойно стало на деревне.
- Ну я пошёл, - сказал дед Коля, - Вот уж и дожжь начинается. Да и спать пора.
- Да какой уж теперь спать, после таких-то страстей, - ответил я, поёжившись.
- А чаво бояться? - удивился дед Коля, - То давно было. Всё быльём поросло. Нынче люди уж и не верят в колдунов да проча.
- Верят-не верят, а уснуть теперь сразу точно не получится, - сказал я.
- Не боись, ежели чаво — ко мне прибегай, - поднял палец дед, - Я тебе завтра ещё историю расскажу, как я на святках…
- Всё-всё, дед, завтра расскажешь, - отмахнулся я, - Мне и от этой истории впечатлений на всю ночь хватит.
- Ну коли спокойной ночи, - кивнул дед и кряхтя направился к калитке, что была меж нашими огородами, чтобы далёко не обходить.
- Спокойной ночи, - крикнул ему вслед я и пошёл поскорее в дом.